Устная история

Ангелина Щекин-Кротова. «У тебя будет смысл жизни — служить гению»

В третьей беседе Ангелина Щекин-Кротова обсуждает с Дувакиным гостей, которые бывали в мастерской Фалька и служили моделями его портретов. Среди них: поэтесса Ксения Некрасова, с «первобытной» цельностью и народной простотой, которая противопоставляется Щекин-Кротовой интеллектуальной традиции Ахматовой или страстности Цветаевой. Илья Сельвинский у рассказчицы дан в двух ипостасях: публичный образ «конкистадора слова» противопоставлен приватному образу человека нежного и ранимого.Один из наиболее драматичных эпизодов — визит к Фальку Давида Бурлюка. Щекин-Кротова описывает эту встречу с горькой иронией разрушения образа легенды русского авангарда.Финальный аккорд бесед с Дувакиным — рассказ о разгроме художественной выставки в Манеже в 1962 году, на которой Хрущев публично обругал картины Фалька.

Сергей Макашин. «Писатели выглядят страшными реакционерами»: Ромен Роллан, Андре Жид и другие французы

В пятой беседе Сергей Макашин рассказывает о создании трехтомника «Русская культура и Франция» для серии «Литературное наследство». Это история началась с абсурдного фейка в западной газете о кутежах большевиков в украинской Верховне, имении Бальзака, а вылилась в фундаментальный труд, перевернувший представления о русско-французских связях. Макашин с иронией и точностью историка описывает, как идея, брошенная Михаилом Кольцовым, обрастала плотью: о находке метрики Бальзака, его неотправленных письмах Николаю I с предложением услуг в духе Жозефа де Местра. Создание трехтомника преследовала череда неудач. Фатально не складывалось с предисловием: Горький умер, не успев написать; разочарованный Ромен Роллан отказался после смерти Горького; а Андре Жид дал согласие, но передумал после неудачного визита в СССР и смерти своего спутника. Принципиальный Мандельштам, нелегально приехавший из воронежской ссылки в надежде на заработок, отказался переводить «плохие стихи» для публикации. История советского ученого, рассказанная Макашиным, могла бы стать сюжетом для увлекательного романа о том, как в условиях идеологического пресса и бюрократических рогаток рождалась настоящая, большая наука — вопреки всему.

Арий Ротницкий. О возвращении Куприна в СССР, застолье у Серафимовича и помощи потомкам Пушкина

В четвертой беседе Арий Ротницкий продолжает рассказ о писателях и их близких, с которыми познакомился в годы работы в Литфонде. Он вспоминает Александра Серафимовича и его жену Феклу Родионовну, Викентия Вересаева, Степана Скитальца, Алексея Новикова-Прибоя, Николая Телешова, а также потомков Александра Пушкина. С этими людьми он не только общался по службе, но и установил близкие отношения, став для многих из них настоящим другом. В этой беседе они предстают не как литературные монументы, а как живые, яркие личности — с заботами, характерами, радостями и тревогами.

Арий Ротницкий. О том, как слушал Ленина, кормил советских писателей и выбирал памятники для Новодевичьего кладбища

Третью беседу Арий Ротницкий начинает с повествования о том, как в 1917 году устраивал праздник для двадцати пяти тысяч тульских детей. Это грандиозное городское событие стало его первым шагом в советской карьере. Он вспоминает, как слушал Ленина на Съезде по школьной и внешкольной работе в 1919 году, как организовывал в том же году выступление Луначарского на Съезде драматургов и композиторов и занимался обеспечением технической стороны Первого съезда советских писателей в 1934-м. Попутно он делится печальными событиями из своей личной жизни: говорит о смерти двух детей и двух жен, а также о своем лечении в больнице Ганнушкина. Завершается беседа рассказом о том, как Ротницкий стал заниматься организацией писательских похорон.За ценные примечания благодарим С. И. Гусева.

Олег Широков. О Лубянке, Бутырке, Казанке и интеллигентных людях

Первая беседа с Олегом Сергеевичем Широковым состоит преимущественно из рассказа о тюремных больницах Бутырской и Казанской тюрем 1944–1945 годов. Не успев закончить школу, Широков попал под следствие политической статье и оказался на свободе спустя лишь два с половиной года. Он вспоминает окружавших его «больных»: зенитчика-толстовца Ваню Шибанова, интеллигента Гриню Алексеева, президента Эстонской Республики Константина Пятса и других. Также Широков рассказывает о происхождении родных, детстве в «полуинтеллигентских» кругах и психологию московских школьников, которые прекрасно понимали, что Бухарин не шпион, но об этом не нужно говорить вслух.